ВЫЖИВШИЙ

Книга 1. ЧИСТИЛИЩЕ

Глава I
Короткий тычок в солнечное сплетение заставил меня согнуться пополам. Пока я пытался протолкнуть в легкие воздух, мне добавили по почкам, и я, рухнув на пол, едва не отключился. Суки! Знают, куда бить. Еще бы, опыта в подобных делах у этих костоломов хоть отбавляй.
Перед моими глазами оказались хромовые, хорошо начищенные сапоги следователя.
— Так и будем упорствовать, гражданин Сорокин?
Руки его подельников вздернули меня вверх, продолжая удерживать на весу – ноги пока еще плохо мне подчинялись.
— Будешь правду говорить, падла?!
И еще один удар в грудь, после которого я обвисаю в руках своих палачей. На этот раз к горлу подкатила тошнота, и каким-то чудом меня не вывернуло наизнанку. Еще не хватало здесь наблевать, этот гребаный садист может заставить и языком вылизывать все это безобразие. Хотя я бы его, конечно, послал куда подальше, но после этого пришлось бы вытерпеть очередную порцию физических издевательств. А мне и так уже было ой как несладко.

* * *

Как я оказался в столь щекотливой ситуации? В это трудно поверить, но еще вчера я находился… ровно в восьмидесяти годах отсюда. Да-да, вы не ослышались, именно в годах, а не километрах. Потому что в 1937-й я угодил прямиком из 2017-го.
Ефим Николаевич Сорокин, бывший спецназовец-сверхсрочник, повоевавший когда-то во второй чеченской, теперь частный предприниматель… Получается, что и предприниматель бывший.
Как это случилось? Подвела тяга к небу, вернее, к прыжкам с парашютом. Надо сказать, что форму я старался поддерживать и в спецназовском спортзале, на ремонт которого выделил когда-то стройматериалы, и периодически наведываясь в подмосковный аэроклуб.
Я не так давно прикупил себе крыло фирмы «PD-2». Симпатичной такой раскраски в цветах российского флага. На этот раз тоже прыгал с ним.
Сиганул из Л-410 вместе с десятком парней и Маринкой – нашей отчаянной боевой подругой. Не стал развлекать себя затяжным прыжком, раскрыл купол на полутора тысячах метров. И тут же меня насторожило, что вокруг никого нет. Ни ребят, ни Маринки, словно все вдруг чудесным образом испарились. Самолет тоже пропал из виду, что было весьма странно – я его покинул менее полуминуты назад, и это все-таки не скоростной истребитель, чтобы так внезапно исчезнуть из виду. Облаков тоже вроде бы прибавилось, хотя погода по-прежнему оставалась солнечной.
Недоумевая, принялся обшаривать взглядом землю, и еще больше удивился, не узрев там ни людей, ни машин, включая мой «Nissan», где я оставил деньги и телефон, да и вообще местность как-то изменилась. Куда пропал домик, где сидело все руководство аэродрома, включая диспетчера и начальника, и во дворе которого мы укладывали парашюты? Ох, что-то не нравится мне все это!
Приземление прошло нормально, хотя и трава показалась мне выше и гуще, чем была раньше. А неподалеку, привязанная к столбику, паслась буренка, с интересом косящая в мою сторону – что это, мол, за дядька с неба свалился! Интересно, где же люди? Что вообще происходит?
Голова думает, а руки делают. Кое-как затолкал парашют в ранец, и двинулся в сторону Ватулино, как называлась ближайшая к аэроклубу деревня. Она, кстати, тоже странным образом видоизменилась. Никаких современных материалов, некоторые дома вообще крыты соломой. Не успел войти, как был облаян шавками, а какой-то паренек в закатанных штанах с криком «Шпион! Шпион!» порскнул прочь. Я пожал плечами, гадая, какие еще открытия меня ждут.
Они и не заставили себя ждать. Появился тот же пацан, с которым рядом вышагивал… Наверное, это все же был милиционер, однако выряженный словно по довоенной моде: в подпоясанную широким кожаным ремнем белую гимнастерку с петлицами в бирюзовой окантовке, в синие галифе, заправленные в начищенные до блеска сапоги, а его гладко выбритую макушку венчала фуражка с красным околышем. Вдобавок из кобуры выглядывала рукоятка револьвера. Они что тут, историческое кино снимают?
Я так и его и спросил, мол, что за фильм снимаете? На что «ряженый» окинул меня недобрым взглядом, а его рука потянулась к кобуре.
— Кто такой? Документы, гражданин, предъявите.
— Вы извините, товарищ, но документы я в воздух не беру. Я их в машине оставил, и теперь вот не пойму, где машина и куда вообще все подевались?
— Товарищ?! Тамбовский волк тебе товарищ! А ну, руки вверх!
Глядя на направленный мне в грудь ствол модифицированного револьвера системы Нагана, я подумал, что шутка зашла слишком далеко.
— Слышь, мужик, ты хорош дурака-то валять. Кто у вас тут главный? Режиссер не Михалков случайно, может, он продолжение «Утомленных солнцем» снимает? Так я могу кого-нибудь сыграть…
— Молчать! Руки в гору, сволочь!
Ого, а товарищ не унимается. Вон как рожа покраснела, глаза навыкат, губы дрожат, еще и народ вокруг собираться начал, перешептывания, в которых слово «шпион» звучало уже несколько раз, я прекрасно слышал. Дурдом какой-то!
Ну ладно, сам напросился. Ничего сложного делать не пришлось. Учитывая, что «милиционер» стоял ко мне вплотную, я сначала опустил на землю парашютный ранец, затем поднял руки, и тут же зажатым в левой шлемом рубанул по запястью его правой руки, в которой он держал ствол. Револьвер упал в пыль, охнувший вместе с зеваками «ряженый» потянулся было за оружием, но удар носком кроссовки под коленную чашечку заставил оппонента со стоном свалиться мне под ноги. Я спокойно подобрал револьвер, тут же одна из баб завизжала, и народ кинулся врассыпную. Остался только беззубый старик с потухшей цигаркой во рту, в телогрейке и рваном треухе на голове, несмотря на августовскую теплынь.
«Милиционер» предпочитал лежачее положение, хотя вполне мог, думаю, стоять на своих двоих – не так уж сильно я ему зарядил. Ну и пусть лежит, целее будет. Кстати, револьвер-то небось со спиленным бойком, а если нет, то патроны наверняка холостые. Пиротехника киношная как-никак. Как-то знакомый, без лишний афиши коллекционировавший боевое оружие, давал мне пострелять по банкам из точно такого же револьвера, так что какой-никакой опыт обращения с подобным оружием имелся. Я прицелился в ближайшее дерево, нажал на спусковой крючок, раздался выстрел… и от ствола отлетела крупная щепка. Кто-то снова завизжал, уже с той стороны дома, а я сам от неожиданности едва не присел. Вот же ни хрена себе, вот тебе и холостые!
Единственный, кто сохранял полную невозмутимость, был тот самый старик в треухе. К нему-то я и направился.
— День добрый, отец!
— Ась?
— День добрый, говорю! Дед, это Ватулино?
— Ась?
— Я спрашиваю, это село Ватулино?
— Ась?
— Тьфу ты!
Вот же ведь, тетерев попался. В этот момент я приметил выглядывавшего из-за плетня того самого парнишку, что привел милиционера. Поманил его пальцем.
— Слышь, пацан, это деревня Ватулино?
Парнишка вылез из-за плетня и, ковыряя пальцем в носу, бесстрашно приблизился.
— Ага, Ватулино… Дядь, а дашь револьвер подержать?
— Дам, только сначала патроны выковыряю из барабана.
Ну вот, теперь пистолет без боеприпасов – просто железка. Хотя, может, у «милиционера» где-то заныканы запасные. Но пока он не рискует дергаться, а я, под его взглядом, в котором смешались страх и ненависть, даю револьвер поиграться парнишке. Не забыв предупредить, что оружие детям не игрушка.
— Слушай, мой юный друг, а что это у вас тут все так вырядились? — придержал я за шиворот собиравшегося удрать мальца. — Кино что ли снимают?
— Неа, кина тут нету. К нам в прошлом месяце приезжали кино показывать в клубе, «Чапаева» смотрели.
Однако… Как-то у них тут все дремуче.
— У вас в клубе телефон есть?
— Ага.
— А где этот самый клуб находится?
— Да вон он!
И пальцем указал на высившуюся за селом церквушку.
— В церкви?
— Это раньше там церква была, а щас клуб.
Все страньше и страньше… Ладно, пойдем разведаем, что к чему. Видно, слава бежала впереди меня, потому что навстречу мне никто не попался, и даже шавки предпочитали облаивать с безопасного расстояния. В кармане джинсов в такт шагам весело позвякивали экспроприированные у «милиционера» патроны. Я на «ряженого» не оглядывался, у меня после Чечни развилось чувство, благодаря которому я ощущал направленный в спину ствол. А сейчас это чувство помалкивало.
Джинсы, кстати, не мешало бы простирнуть, от травы остались зеленые полосы. В отличие от некоторых своих коллег по парашютному спорту, я предпочитал обычную «джинсу» и майку с длинным рукавом, если прыгать приходилось летом. Ну и шлем, само собой, отечественного производителя «Matrix».
От околицы до церкви было метров сто. «Клуб крестьянского досуга имени Демьяна Бедного» - прочитал я намалеванные белой краской слова на красном транспаранте. Возле бывшей церкви о чем-то горячо спорили девица с парнем. Голова девушки была повязана красной косынкой. У парня, одетого в простенький костюм и рубашку с большим отложным воротником, на лацкане красовался значок ОСОВИАХИМ. Я расслышал слово: «Стреляли», видно, эхо выстрела и сюда донеслось. Увидев меня, бодро вышагивающего со шлемом в руке и парашютным ранцем за спиной, они застыли как вкопанные.
— Здравствуйте, товарищи.
Я мило улыбнулся, всем своим видом выказывая дружелюбие. Если девушка глядела скорее заинтересованно, и ответила тихо «Здрасьте», то во взгляде парня присутствовало напряжение. Похоже, придется брать инициативу в свои руки.
— Товарищи, мне сказали, у вас тут телефон имеется.
— Ну, имеется, и что с того? — наконец откликнулся обладатель осовиахимовского значка.
— Позвонить бы.
— А вы, извините, кто такой будете?
Снова те же вопросы. Чем я их удивляю, собственно говоря? Это они меня удивляют. Ладно бы, я словно какой-нибудь хронопутешесвтенник провалился лет на семьдесят в прошлое… Постойте-ка! А ведь как ни фантастично это звучит, но многое могло бы объяснить. Я, конечно, читал в свое время и «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Твена, и «Машину времени» Уэллса, но это же просто литература! Красивые, но выдуманные истории о путешествиях во времени! Ладно, сейчас попробуем выяснить.
— Фамилия моя Сорокин, я из Москвы. Прыгал с парашютом, пока летел – все странным образом поменялось. Словно в прошлое угодил.
— Как герой Марка Твена? — округлила глаза девушка.
Гляди-ка, не я один такой начитанный. Но нужно все-таки выяснить мое времянахождение.
— Девушка, будьте так любезны, подскажите, какой сейчас год?
— Тысяча девятьсот тридцать седьмой.
— Тридцать седьмой?
Нет, я, конечно, ожидал чего-то подобного, но все же ее слова произвели на меня эффект подобно удару обухом топора по голове. Прилетело мне как-то в одной из драк еще до армии, так что было с чем сравнивать. Услышав ответ девицы, я разве что на пятую точку не сел. Это что же получается, други дорогие, я и впрямь сорвался в прошлое аж на… дайте-ка посчитаю… на 80 лет! Ну ни хрена себе расклады! Мать моя женщина, да за что же мне это?!!
— Вам плохо?
— Что? А, это ерунда, сейчас пройдет… А число какое? – поинтересовался я слабым голосом.
— 19 августа, четверг.
У нас в 2017-м это число на субботу выпадает, как-никак в аэроклуб я по субботам и заглядывал. Здесь же четверг, а верить словам девушки повода не было.
Все-таки негоже выглядеть барышней, падающей в обмороки при каждом удобном случае. В глубине души, конечно, теплилась надежда, что я стал жертвой чьего-то грандиозного розыгрыша, но теплилась очень слабо.
В этот момент из черного репродуктора-тарелки на столбе что-то захрипело, после чего диктор – точно не Левитан - с середины фразы начал рассказывать, что на юге и юго-востоке Польши вчера началась крестьянская забастовка. Закончил он сообщением, что установившийся в прошлом году в Испании режим Франко продолжает проводить репрессии против несогласных с диктатурой. Тысячи ни в чем неповинных испанцев брошены за решетку, многие, поддерживавшие свергнутых в результате военного переворота республиканцев, расстреляны… А затем в эфире объявили песню повстанцев из только что вышедшего на экраны кинофильма «Остров сокровищ», и зазвучало бодрое «...Пусть победно горит надо всеми наш гордый и свободный стяг! Ружья - за плечи, и ногу - в стремя! Кто не с нами, тот и трус и враг!...»
Все это время мы втроем стояли и, словно завороженные, слушали звуки из репродуктора, и только на песне я, наконец, встряхнулся. Не будучи по жизни подвержен приступам депрессии, решил не заморачиваться моральными терзаниями, а принять все как должное и решать проблемы по мере их поступления.
— Товарищи, раз уж меня угораздило так влипнуть, то мне нужно встретиться с кем-то из… вышестоящих начальников.
— Можно пригласить председателя колхоза, товарища Кондратьева, — предложила девушка. — Ой, а вы из какого года к нам попали?
— Оля, ты что, не видишь, это же немецкий шпион, — довольно громко прошептал ей на ухо молодой человек.
— Ой, — снова ойкнула девушка. — Ты думаешь, Олег?
— А ты что, всерьез веришь его россказням про машину времени?
Нет, я на его месте тоже, понятно, не поверил бы. Но поскольку я точно знал, что каким-то чудом угодил в прошлое, то просто сказал:
— Вот вы, товарищ, чушь несете. И знаете почему? Да потому что любой шпион не стал бы прикидываться хронопутешественником. Он бы постарался замаскироваться под обычного советского гражданина, а не ходил бы по деревне с парашютом и в импортных джинсах.
— У нас село, — поправил меня Олег.
— Хрен редьки не слаще, — довольно бесцеремонно парировал я.
Ишь ты, Оля-Олег, свела судьба двух почти тезок. Только одна ко мне всей душой, а второй шпиона подозревает. Опять же, на его месте мне в голову тоже закрались бы аналогичные мысли. Время такое.
А я же со своими знаниями могу предупредить того же Сталина о готовящемся нападении фашистской Германии на СССР 22 июня 1941 года. Главное – добраться до секретаря ЦК ВКП (б) – так, кажется, сейчас называется его должность. Если, конечно, не считать разного рода прозвищ типа Кобы или неофициального титула Вождь народов.
— Стоять! Стоять, сука! Руки!
Опа, снова нарисовался давешний милиционер. Теперь уже, пожалуй, можно и не закавычивать, видно, страж порядка самый что ни на есть настоящий.
— Товарищ Дурнев, у нас тут шпион вроде бы, — пытается вставить реплику Олег.
— Без тебя знаю, — зло отвечает лысый, направляя на меня ствол вернувшегося к хозяину револьвера.
На этот раз Дурнев держится от меня подальше, помнит, чем в прошлый раз закончился неосторожный подход к моей персоне. Ну и пусть с ним. Надеюсь, хватит ума не выстрелить, а сдать «шпиона» куда следует. Там-то и разберутся, что к чему. Теперь придется как-то встраиваться в существующую модель времени, пытаться выжить в столь интересную и неспокойную эпоху.
По команде милиционера Олег мне скрутил за спиной бечевкой руки, причем так, что я легко мог бы освободиться. Но решил не делать этого до поры до времени. Затем меня обыскали, найдя лишь висевший на шнурочке маленький серебряный образ с моим покровителем – Георгием-Победоносцем.
— Верующий? — поинтересовался Дурнев.
Я промолчал, не посчитав нужным отвечать на этот вопрос. Милиционер, впрочем, и не настаивал.
Затем был усажен в телегу, которой «рулил» молчаливый мужик, и под конвоем Дурнева препровожден в райотдел НКВД. Дорога заняла чуть больше часа.
Местный начальник по фамилии Козлов с виду казался довольно дружелюбным, хотя первым же делом поменял веревку на наручники – прообраз наручников будущего, из которых, впрочем, освободиться было не менее проблематично. С интересом меня расспросил, кто я и откуда, поинтересовался, во что это я одет, полюбопытствовал насчет марки конфискованных у меня парашюта с запаской и шлема, хмыкнул, покачал головой, все зафиксировал, при этом не выказав какого-то удивления, словно каждый день ему приходится общаться с путешественниками во времени. Затем велел своему помощнику вывести меня в коридор.
— Может, в кутузке посидит?
— Там битком, нечего с ворюгами и алкоголиками нары делить, — высказался Козлов. — Тем более, я так думаю, недолго ему у нас куковать.
В коридоре на лавочке в рядок сидели какие-то понурые граждане, для которых я не представлял интереса. От нечего делать стал прислушиваться к происходящему за дверью. Сюда доносился только глухой бубнеж начальника, четко я расслышал лишь последнюю фразу:
— Так точно, товарищ Реденс!
Ни о чем не говорящая фамилия. Вот если бы прозвучало «товарищ Берия»… Как-то некстати вспомнился стишок, который я пробормотал вслух:
«Сегодня праздник у ребят,
Ликует пионерия!
Сегодня в гости к нам пришел
Лаврентий Павлыч Берия!»
По-моему, там было продолжение, что-то про Мингрельца Пламенного, только я его не помнил. Да и тычок конвоира в плечо дал понять, что не время для стихотворных потуг. Как раз в коридор выглянул начальник отдела.
— Сидите? Это хорошо.
После чего снова скрылся в кабинете. А примерно через час, когда солнце уже клонилось к закату, во дворе раздалось тарахтение. Сквозь запыленное окно можно было разглядеть, что это черная «эмка», в которой я без труда опознал классический «воронок». С переднего пассажирского сиденья выбрался перехлестанный ремнями чекист с планшетом на боку. На заднем сиденье я разглядел еще двоих, которые покидать автомобиль не собирались. Проходя мимо по коридору, вновь прибывший бросил на меня загадочный взгляд, после чего скрылся в кабинете. Через минуту вышел, застегивая планшет, вместе с местным начальником.
— Кулемин, отконвоируешь задержанного в машину товарища Шляхмана.
Значит, этот крутой перепоясанный и есть Шляхман. Меня усадили на заднее сиденье, промеж двух амбалов, от одного из которых несло смесью табака и чеснока. Хорошо хоть наручники догадались перецепить спереди, иначе я бы всю поездку ощущал серьезный дискомфорт. В багажное отделение закинули вещдоки. Шляхман ограничился лишь одной фразой: «Поехали», и затем всю дорогу до Москвы молчал. Это молчание и его, и его подручных меня слегка нервировало. И было оно таким гнетущим, что я даже не сделал попытки завязать разговор.
Ну а что дергаться раньше времени? С моими показаниями этот крендель наверняка ознакомился, ничего нового я ему не скажу. А так-то меня интересует, что со мной будет дальше, а так же то, как обстоит дело в будущем без меня. Прежде всего, с моим бизнесом. В качестве наследника я еще год назад указал своего сына, который переходил на 3-й курс МГУ. Почему не жену? Потому что ее нет, разбежались мы четыре года назад, после того, как я ее застукал на месте преступления. Вернее, в постели с чужим мужиком. Что удивительно, таким задохликом, что даже мараться об него не стал, просто пинками выгнал на январский мороз в чем мать родила. А жене сказал, что не жена она мне больше. Тот задохлик, кстати, в ее жизни, насколько я знаю, больше не появлялся, но со своими вполне еще товарными внешними данными и моими отступными она нашла себе какого-то бизнесмена, и сына, зараза, увела с собой.
Однако, поступив в универ, Димка решил жить отдельно, хотя вроде бы отчим относился к нему неплохо. Во всяком случае, так мне докладывали мои люди, поскольку с бывшей я не общался, а сын в силу возраста с родителями не откровенничал, разве что с бабушкой. Ну а я стал оплачивать ему съемную квартиру в Кунцево, причем на год вперед. Мой адвокат Жорик по идее человек проверенный, все бумаги тем более были заверены у нотариуса. Но что-то грызла меня какая-то жаба, что-то не давало покоя…
А вот и Москва! Теперь-то я не сомневался, что угодил в прошлое, такие декорации даже Сергею Бондарчуку было бы не под силу организовать. Многие здания и улицы были знакомы, но попадалось достаточно и незнакомых строений. Немало улиц было закатано в асфальт, но хватало и булыжных мостовых, а одна из улочек оказалась покрыта досками. А на Ленинских горах вместо высотки МГУ, в которой через восемь десятилетий будет учиться мой сын – скопище деревянных построек.
Мысли вновь вернулись к родным и друзьям, оставшимся в 2017-м. За думами я не заметил, как уже в сумерках мы завернули во двор страшного в эти годы дома на Лубянке.
— Выходи, — вернул меня в действительность толчок локтем в бок.
Меня отконвоировали в какое-то подвальное помещение без окон. Из всей обстановки – стол с лампой, привинченный к полу ножками табурет, и стул для следователя. Меня усадили на табурет, освободили руки, и мелькнула мысль, что все еще, быть может, образумится. Шляхман устроился напротив, распластав перед собой чистый лист бумаги и вооружившись пером. Рядом лежал протокол, написанный Козловым, включая опись конфискованного имущества.
— Фамилия, имя, отчество, дата рождения?
— Послушайте, вот же у вас же есть мои показания, которые конспектировал начальник райотдела, зачем же повторяться…
— Фамилия, имя, отчество и дата рождения? — с нажимом и раздельно повторил следователь, не поднимая глаз от бумаги.
— Сорокин Ефим Николаевич, 12 декабря 1980 года.
— То есть вы продолжаете настаивать на том, что попали к нам из будущего? – теперь уже взгляд направлен мне в переносицу.
— Да, продолжаю. А вы что, не верите? Я же могу рассказать, когда на нас немцы нападут…
— Молчать! Я тебе, гнида, слова не давал. Отвечать на конкретные вопросы!.. Итак, вы настаиваете, гражданин Сорокин, что родились в 1980-м году?
Как он ловко с «вы» на «ты» переходит и обратно, только что ярился, и тут же снова воплощение спокойствия. Ай да Шляхман!
— Да.
— Громче!
— Да, я родился в 1980-м. Вы меня что, всерьез за шпиона принимаете?
— Рыков, — кивнул Шляхман своему помощнику.
В следующее мгновение мне прилетела такая мощная оплеуха, что, лишь вцепившись пальцами в табурет, я избавил себя от падения на холодный пол. В голове гудело несколько секунд, а затем во мне поднялась волна такой ненависти, что, невзирая на возможные последствия, я резко вскочил и зарядил апперкот не ожидавшему такой ответки Рыкову. Подручный следователя кулем осел на пол, а сам Шляхман уже судорожным движением расстегивал кобуру.
— Да ты… Ты что, сука! Я же тебя, гнида, на месте расстреляю!
— Расстреливай, — выдохнул я. — Да только и до тебя очередь дойдет, как до многих твоих подельников. А на том свете я уж тебя достану, не сомневайся.
— Петров! Петров, мать твою!
Металлическая дверь распахнулась, и в проеме возник второй амбал, также вооруженный револьвером.
— Одень на него «браслеты»!
Я молча протянул руки вперед. Сопротивляться против двух вооруженных людей было бессмысленно. Вернее, уже трех – Рыков понемногу приходил в себя после моего нокаута, шаря непослушными пальцами по кобуре.
— Руки назад, – рявкнул Петров.
Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завел руки за спину, на запястьях тут же защелкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место, и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазенками.
— А наш цветочек-то оказался с шипами, — задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок и обратно. — Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек – понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде, да еще и с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?
— А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих… из бывших, — подал голос Петров.
— Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину… Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?
Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить – дело твое.
Короткий тычок в солнечное сплетение – и я ловлю ртом воздух.
— Так и будем упорствовать?
Ну а дальше по отработанной схеме… Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:
— Да пошел ты!
Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я все же отключился. Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Все та же комната, все те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на легкое сотрясение мозга.
— Гляди-ка, какой упорный, — разминая пальцы, удивлялся Шляхман. — Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.
— Куда его, в «нутрянку»?
— Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в «Бутырке» обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты все у меня подпишешь, сучонок!
Снова «воронок», дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провел порядка двух часов. Пришел в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.
— Это что? — ткнул надзиратель в образок на моей шее.
— Это мое распятие, Георгий Победоносец.
— Верующий? — второй раз за день услышал я этот вопрос.
— Умеренно.
— Серебро?
— Подделка, — сказал я, направляемый внутренним чутьем.
— Все равно придется снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.
Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только еще и синяков наставят. А оно мне надо?
— Только не потеряйте, — предупредил я, снимая Георгия.
— Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, — оптимистично хмыкнул надзиратель.
Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провел поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.
После чего мне вручили изжеванный матрас с подушкой и тощим одеялом, кусок хозяйственного мыла, алюминиевые тарелку, ложку и кружку, сменившими уже Бог знает какого по счету владельца, и препроводили в камеру, скудно освещаемую забранной в сетку лампочкой. Вытянутое помещение, заканчивавшееся зарешеченным оконцем, было рассчитано от силы на 25 подследственных, здесь же толпилось, пожалуй, больше полусотни бедолаг. Они тут в пересменку что ли спят? Кто лежит прямо на полу, кто сидит, кто просто стоит… Небольшой свободный пятачок только возле параши, занавешенной какой-то тряпкой, рядом ржавый умывальник, из такого же ржавого крана капает вода. Черт, еще и вонь! Пахло немытым телом и, как мне показалось, смертью. Не смрадом разложения, а предчувствием близкого финала, который вроде бы и запаха не имеет, но именно так же пахло в том сарае, куда меня, раненого, затащили чехи. Хотел я тогда, чтобы в плен не попасть, последнюю пулю оставить себе, но так уж удачно появилась передо мной оскаленная рожа какого-то ближневосточного наемника, что я не без удовольствия нажал на спусковой крючок поставленного на одиночные АКМ. И с не меньшим удовольствием наблюдал, как на лбу бандита появляется красное пятно, а затылок взрывается красными брызгами, перемешанными с кусками черепа, волосами и мозговым веществом. Затем достал нож и собрался дорого продать свою жизнь, но пуля в плечо нарушила мои планы. Кость, к счастью, не задело, рана оказалась по большому счету пустяковой, но меня повязали и отконвоировали в этот аул, в сарай, где держали пленных срочников.
Вот тогда, оказавшись вместе с такими же бедолагами, я сразу почувствовал запах смерти. Люди знали, что их ждет. Периодически одного из них выводили во двор и перерезали глотку, снимая все на видеокамеру. После чего отделяли голову от туловища, держали за волосы перед объективом видеокамеры, и говорили, что так будет с каждым, кто пришел на их землю с оружием. А останки сами же пленные и закапывали. Обычно брали двоих, вручали им лопаты и под конвоем отводили в ближайший лесок, хотя это скорее можно было назвать зарослями.
От срочников я узнал, что их сдал чеченам их же командир, полковник Ивановский. Приказал по рации защищавшим блок-пост парням сдать оружие, мол, он договорился с чеченским командиром, что их не тронут, если они позволят пройти отряду боевиков. Не тронули… Только в плен взяли и теперь вырезают, как баранов, поодиночке.
— Лучше бы я весь рожок в них выпустил, да там бы и полег, — с бессильной злобой говорил сержант Рюмин, глядя в одну точку остекленевшим взглядом. — Не хочу подыхать вот так, с перерезанной глоткой.
После одной из таких казней меня, уже более-менее оправившегося от раны, и как раз этого сержанта повели закапывать очередной обезглавленный труп. Мы же его и тащили – я ухватил тело подмышки, а Рюмин за ноги. Лопаты нам вручили уже на месте захоронения.
Лопаты были штыковыми, и заточены прилично, а учитывая, что у меня имелись кое-какие навыки владения разными видами холодного оружия, я управился без лишнего шума. Слишком уж самонадеянными оказались наши конвоиры. А затем мы с Рюминым, вооруженные трофейными автоматами, вернулись к стоявшему на отшибе аула сараю и выкосили немногочисленную охрану. С одним, впрочем, раненым мною в бедро, я немного пообщался. Выяснилось, что полковник Ивановский давно уже сотрудничает с полевыми командирами, и за то предательство с блок-постом получил на свой заграничный счет 5 тысяч «зеленью». Выслушав показания, я, сильно не заморачиваясь, прирезал боевика так же, как он резал наших парней. Разве что голову оставил на месте. Не тащить же этого калеку по горам в качестве живого свидетеля.
Ну а освобождать пришлось только двоих – остальных к тому моменту чехи уже пустили в расход. Вот так, вчетвером, мы ударились в бега, и спустя два дня блужданий по горам вышли к Аргуну. В тот аул на следующий день отправился хорошо экипированный отряд, а насчет предателя доложили куда следует, надеясь на справедливое расследование. Каково же было мое удивление, когда через месяц в списке награжденных боевыми орденами и медалями я обнаружил фамилию полковника Ивановского! После этого я понял, что не хочу иметь никакого дела с армией, которой командуют продажные полковники и генералы, и уволился на гражданку.
И вот сейчас я вглядывался в лица тех, кто были современниками моих деда и прадеда, и видел в их глазах безнадегу. За редким исключением – эти люди еще надеялись, что все с ними произошедшее в последние дни – всего лишь ошибка. Что ТАМ разберутся и отпустят, да еще, возможно, принесут извинения.
— Опа, новенький, — крикнул кто-то из задних рядов.
Лица практически у всех равнодушные, лишь некоторые посмотрели в мою сторону заинтересовано.
— Здорово всем! — сказал я, вспомнив нейтральное приветствие из когда-то прочитанного о правилах поведения новичков в камере.
— И тебе не хворать, — ответил протиснувшийся вперед чуть прихрамывающий невысокий мужичок в потрепанном пиджачишке. — Тебя как кликать-то, бедолага?
— Ефим. Ефим Сорокин.
— А меня можешь звать Костыль. И какую статью шьют?
— Без понятия. Предлагают записаться в шпионы.
— Ха, да тут полкамеры «шпионов» и «диверсантов», а остальные враги народы, — растянул в улыбке щербатый рот уголовник, в каковые я его сразу же записал. — А любопытный у тебя прикид, не по-нашему вон на штанах написано. Дипломат что ли?
Хм, интересный вопрос. Можно и дипломатом прикинуться, только как долго смогу косить под работника заграничного посольства или консульства. А ну вдруг в этой толпе кто языками владеет, устроит мне экзамен? Я-то сам по-английски с пятого на десятое могу общаться, но на дипломата такой уровень не тянет. С остальными языками и вовсе беда. Сказать, что был частным предпринимателем, барыгой? В эти годы барыгой можно было быть лишь подпольно, золотые времена НЭПа уже прошли, насколько я помнил. А может, прикинуться каким-нибудь спортинструктором?
— Че молчишь-то, Ефим Сорокин?
— Инструктором РККА был по рукопашному бою.
— Типа вроде как драться умеешь? — ощерился Костыль.
— Типа вроде как.
— А что, может, проверим?
— Рискнешь? — криво ухмыльнулся я в эту наглую уголовную морду.
— А че, ты меня за фраера что ли держишь?
И Костыль бесцеремонно схватил меня за отворот майки. Вернее, попытался схватить, потому как я его руку перехватил и, недолго думая, заломил запястье, заставив слишком любопытного подследственного с перекошенной от боли рожей присесть на корточки.
— Никогда. Так. Больше. Не делай.
— Понял, бля, понял!.. Отпусти, бля, больно!
Я отпустил запястье, и увидел, что на освободившееся пространство выперлись трое нехилых таких «жильцов», габаритами мало уступающие подручным Шляхмана.
— Сссука! — просипел Костыль, держась за запястье. — Ну все, хана тебе, инструктор.
— Ну-ка заканчивай, Костыль, свое представление.
Вперед выступил высокий короткостриженый мужчина с щеточкой усов над верхней губой по нынешней моде, в распоясанной гимнастерке с оторванными петлицами. Сразу было понятно, что прежде чем сюда угодить, он занимал серьезный пост в армии или органах.
— Ты, комбриг, затухни, а то и сам отхватишь, — кинул ему Костыль. — И твои заслуги бывшие тебе не помогут, будешь под нарами копошиться и жрать у параши.
Вот ведь, казалось бы, теснота такая, что и шагу ступить негде, а умудрились моментально освободить пятачок в несколько метров, может быть, чуть поменьше классического ринга. Я находился в центре этого пятачка, а подручные Костыля обступали меня с трех сторон. Один из них – долговязый - поигрывал ножкой от табурета, еще один – со шрамом попрек рожи – сжимал в руке носок, набитый, кажется, песком, а их главарь — заточку сделанную из ручки обычной ложки.
Отрабатывали мы и такие ситуации, причем с боевым оружием, так что в осадок я выпадать не спешил, а всего лишь чуть поменял стойку, на что побитое на Лубянке тело отозвалось легкой болью. Не так уж и сильно меня покалечили палачи Шляхмана, чтобы я не мог отбиться от простых уголовников.
Первым меня атаковал обладатель деревяшки. Ну кто же так бьет-то!.. Размахнулся, словно топором полено рубить собрался. Я даже, кажется, успел усмехнуться, прежде чем сделать полшага вперед, сокращая дистанцию, и нанести опережающий тычок согнутыми в фалангах пальцами подмышку. Аккурат в нервный узел!
Движение заняло сотые доли секунды – с реакцией у меня всегда был порядок. Ножка от табуретки с глухим стуком покатилась под ноги одного из зрителей, который испуганно отступил в сторону. Дальнейшая судьба самопального оружия меня не интересовала, потому что, не давая обезоруженному, чья правая рука повисла плетью, прийти в себя, я шлепнул его ладонью по гортани. Отвернувшись от захрипевшего противника, рубящим ударом ребра ладони сломал ключицу следующему оппоненту, который, вопя благим матом от болевого шока, рухнул на колени. Третий малость замешкался, обозревая картину внезапного падения товарищей, причем падения в буквальном смысле слова – оба со стонами корячились на полу. Этим замешательством я и воспользовался, на этот раз решив сделать все не только эффективно, но и эффектно. Удар ногой в прыжке с разворота – самое то, когда нужно выпендриться, хотя в реальном поединке с равным соперником после такой «красоты» скорее тебя самого отправят в нокаут. Блоки, нырки и уклоны еще никто не отменял, а также одновременную атаку соперника, который находится в неустойчивой позиции.
Ну а у меня все получилось как в учебном фильме: кроссовки даже без шнурков держались на ногах неплохо. И лежавший на полу в отключке уголовник – прекрасное тому подтверждение.
— А теперь ты, Костыль, — с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего, сказал я, делая шаг в сторону главаря.
— Не подходи, сука, порешу!
Костыль выставил перед собой заточку, делая выпады в мою сторону, впрочем, на безопасном пока для себя расстоянии. Я сделал еще шаг, еще… Противник отступал, пока не уперся спиной в находившийся под оконцем столик с парой табуреток, одна из которых была о трех ножках. После этого бросил подпиленную ложку на пол и поднял руки, словно сдающийся в плен немец на кадрах военной кинохроники.
— Твоя взяла, — выдавил из себя Костыль, глядя на меня исподлобья.

Поделится в соц.сетях